Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный] - Анджей Сапковский

– Оставь, – успокоил его второй. – Сжалься. Он же не говорит, а только спрашивает. А ведь это конец его пути. Пусть знает, где ему сгнить придется.

В небе каркали вороны.

– Это, браток, замок Лелёв.

Думаю, что никто из вас не был в тяжелом тюремном заключении.

Никто из вас, благородные господа рыцари, никто из присутствующих здесь в корчме набожных и богобоязненных монахов. Никто из их милостей купцов. Никто из вас, надеюсь, не видел ни глубоких подземелий, ни старых прогнивших погребов, ни вонючих темниц. А?

Никто из вас.

И не о чем, уверяю вас, сожалеть.

При добром короле Владиславе Ягелле в Польше было несколько тюрем строгого режима, тюрем, вызывающих страх. Краковская башня. Хенцины. Сандомеж. Олькуш. Ольштин, в котором заморили голодом Мацека Борковица. Острежник. Ильжа. Липовец.

И была одна тюрьма, только при упоминании которой люди затихали и бледнели.

Лелёвский замок.

В тех других тюрьмах сидели, в тех тюрьмах мучились. Из тех тюрем выходили.

Из Лелёва не выходил никто.

Глава двадцать вторая,

в которой глаза освобожденного из лелёвской темницы Рейневана радуются свету. И он идет в последний бой.

В королевском замке в Ленчице царила атмосфера беспокойства и нервной спешки. Подготавливали жилые помещения в Старом Доме, убирали, меблировали и украшали представительский зал. Информация о том, что именно Ленчицу выбрали местом мирных переговоров, дошла до бургграфа поздно, почти в последнюю минуту, времени для приготовлений оставалось действительно мало. Бургграф бегал по Старому Дому, проклинал, поносил, подгонял, ругал, всё время спрашивал, не видно ли уже с башни кортежа епископов и польских панов или приближения посольства крестоносцев. Со стороны Ордена ожидали, в частности, Конрада фон Эрлихгаузена из Мальборка и Людвига фон Лауша, командора Торуни, должен был быть с посольстве также Франц Кушмальц, варминьский епископ. Из поляков ожидали епископов Збигнева Олесницкого и Владислава из Опорова, краковского кастеляна Миколая из Михалова и познаьского кастеляна Доброгоста из Шамотул.

Самый важный представитель польской стороны тем временем уже успел прибыть в Ленчицу. Сразу по прибытии он уединился в приготовленных для него палатах. Принял там, как донесли бургграфу, странного гостя в капюшоне. И приказал, чтоб его не тревожили.

Декабрьский ветер стучал ставнями, свистел в щелях.

– Крестоносцы согласятся на перемирие, – сказала, отбрасывая волосы на спину, Рикса Картафила де Фонсека, шпионка на службе Владислава Ягеллы, короля Польши. – Они боятся, что мы снова натравим на них гуситов. Они также находяится под давлением прусских сословий, грозящих отказом повиноваться. В сословиях сильной личностью становится хелминский рыцарь Ян Бажиньский. Советую, чтобы ваше преосвященство запомнило эту фамилию. Оппозиция крестоносцам в Пруссии набирает силу, а Бажиньский имеет шанс стать ее ведущим деятелем. Стоит к нему присмотреться.

– К совету прислушаюсь, – ответил Войцех Ястшембец, гнезненский архиепископ-митрополит, примас[1160] Польши и Литвы. – Я всегда прислушиваюсь к твоим советам, дочка. Ты предоставляешь нам неоценимые услуги. Оставаясь всё время в тени. Ни о чем не прося, ни почестей, ни наград.

Рикса улыбнулась. Уголком губ.

– Ваше преосвященство, – сказала она медленно, – позволяет мне осмелиться. Чтобы попросить.

– Проси.

– Вот крестоносцы приезжают в Ленчицу просить о перемирии. Есть шанс заключить вечный мир с Орденом на выгодных для Польши условиях. Есть шанс вернуть себе Нешаву и лишить Свидригайлу поддержки крестоносцев. В этом немалая заслуга чехов: Яна Чапека из Сан и страха, который его Сиротки посеяли в Новой Марке и под Гданьском[1161]. Пабяницкий договор и союз Польши с гуситами пошатнули боевой дух крестоносцев, ваше преосвященство, наверняка, с этим согласится.

– К чему это длинное вступление? Говори, дочка, в чем дело?

– У меня просьба. Отдать должное союзам, победам и успехам. Удостоить их помилованием. Амнистией. Одной. И тихой.

– Кто?

– Узник Лелёва.

Войцех Ястшембец долго молчал. Потом долго кашлял. «Тридцать миль от Гнезна до Ленчицы, подумала Рикса. – Не в его возрасте такие путешествия. В такую погоду».

– Узник Лелёва, – повторил примас. – Он государственный заключенный?

– Он политический заключенный, – поправила она, склонив голову. – А в политике произошли принципиальные изменения, не так ли? Сегодня уже всем известно, что нападение на ясногурский монастырь совершили вовсе не верные Чаше гуситские чехи…

– Что это был лишь обычный акт разбоя, – быстро закончи Ястшембец. – Обычное разбойное нападение, совершенное обыкновенными бандитами…

– В основном польской национальности…

– …отбросами без веры и отечества, – с нажимом поправил примас. – Тупых грабителей, которые понятия не имели, на что поднимают руку. Которые изуродовали чудесный образ бездумно…

– За осквернение святыни, – с нажимом вставила агент, – всех их должна постигнуть кара Божья. Многие, кажется, уже ушли из жизни. Умерли, не прошло и года после нападения на монастырь[1162]. И правильно. Все должны умереть. Заключенные тоже. Рука Бога.

Ястшембец сложил ладони, как для молитвы, опустил глаза, чтобы скрыть их блеск. Потом поднял голову.

– Значит, карающая десница Бога, – спросил он, – упадет также и на узника Лелёва? Узник Лелёва также умрет? Никто не узнает, где он похоронен? Все о нем позабудут?

– Все.

– А краковский епископ?

– Краковского епископа, – тихо сказала Рикса, – уже не интересует дело Ченстоховы. Он вовсе не желает откапывать мертвецов и будить спящих псов. Он знает, что было бы лучше, если б все позабыли о Ясной Гуре и об уничтоженном образе. Который, впрочем, как я слышала, в Кракове реставрируют и который вскоре как и раньше будет висеть в часовне у паулинов. Как ни в чем не бывало.

– Так тому и быть, – сказал Ястшембец. – Так и быть, дочка. Хотя, признаюсь, я предпочел бы, чтобы ты попросила о чем-то другом. Но у тебя большие заслуги на службе Короне… И они умножаются, ты работаешь самоотверженно и предано. Немного таких, как ты, немного у меня, особенно сейчас…

«Сейчас, – подумал он, – когда один из самых лучших моих людей погиб в Силезии. Лукаш Божичко, классный и хорошо засекреченный агент, верный слуга Польской Короны. Умер, хотя нанесенная железом рана была легкой. Непоправимая потеря. Откуда, откуда брать преемников?»

– Так что делай что следует. – Примас поднял голову. – По моему благословению. Учти, однако, что предприятие потребует затрат. В Лелёве необходимо будет заплатить кому надо… Я не намерен впутывать в это государственную казну, а тем более приуменьшать скромное достояние Церкви.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});